4
0
Уходят ветераны, всё меньше остаётся свидетелей самой страшной войны XX века – Великой Отечественной. Но пока ещё живы дети войны, наши прабабушки и прадедушки, ставшие не просто очевидцами, но и участниками этой страшной катастрофы человечности. Поговорите с ними. Услышьте в их голосах боль, горе, ужас опалённого войной детства.
Недавно я познакомилась с историей девочки Маши, которой в 1941 году было всего лишь два года. Сейчас Марии Степановне 85 лет, но воспоминания такие же яркие, как и много лет назад.
Война не просто пришла в её родную деревню Кищицы Дрибинского района Могилёвской области, она прикатилась на мотоциклах. С треском, шумом, гогочущими людьми в военной форме. Мария Степановна вспоминает все события без слёз, просто смотрит куда-то далеко-далеко, кажется, сквозь меня. А глаза у неё становятся светлые и очень далёкие. «Когда немцы пришли в деревню, мне почти 5 лет было. Я, босоногая, в одном платьишке, выскользнула за калитку и смотрю во все глаза, разглядываю, как же выглядят эти фашисты. К этому времени слышала много о их зверствах, но никак не могла представить: как же должны выглядеть люди-убийцы, которых боятся даже взрослые? Остановился мотоцикл возле нашего плетня, гляжу: идёт немец ко мне, ладный, гладкий, угостил шоколадкой, я взяла, но есть не стала, побежала к мамке с добычей и мыслью, что нам повезло, немцы какой-то другой породы, добрые в деревню приехали. «Ох, и била ж меня мамка за эту шоколадку! До сих пор помню! Многое выскочило из памяти, а эту шоколадку крепко запомнила», — смеётся бабушка Маша, когда рассказывает эту историю. А потом «добрые» немцы стали выбрасывать вещи во двор, передушили кур, выгнали Алёну (мать Марии Степановны) с четырьмя детьми в баню, а сами расположились на постой. А в новой, срубленной незадолго до войны хате, куда семья не успела переселиться, устроили госпиталь.
Кищицы были партизанской деревней. Немцы быстро это сообразили и за помощь партизанам стали расстреливать и женщин, и детей. Требовали провести в партизанский лагерь. Среди жителей деревни предателей не оказалось. Тогда немцы согнали всех взрослых в церковь и пообещали подорвать. Испуганные дети остались одни в хатах. Кто прятался, кто плакал. Материнские сердца разрывались от понимания того, что после гибели взрослых дети будут обречены на мучительную голодную смерть. Какой-то женщине, немного знавшей немецкий язык, удалось убедить фашистов, что если уж убивать, так всех одним махом. Такое предложение понравилось немцам. Они разрешили выйти из церкви по одному взрослому от семьи, чтобы привести детей. Мария Степановна говорит, что помнит, как сидела на скамеечке под сводами церкви битком набитой людьми и даже не плакала в ожидании смерти, только тошнило от жуткого страха и спёртого воздуха. Но не зря В. Короткевич писал, что «На Беларусі Бог жыве». Приехал какой-то важный генерал, и людей выпустили из церкви, приказав немедленно убраться из деревни. Чтобы остаться в живых, уходили кто в чём был.
На фото М.С. Левшукова
«Мама с нами, малыми, с одним узелком в руках сначала в Ордать подалась. Но люди боялись нас брать к себе домой, знали, что за связь с партизанами немцы расстреливают. В Ордати мы пробыли дня три и ушли в Земцы. Ходили по домам, просились, чтобы нас приютили. Людей понять можно. Всем тяжело было. А тут пять человек взять к себе нужно. Но нашлась семья, которая нас приютила», ˗ вспоминает Мария Степановна.
Назад в свою освободившуюся хату возвращались почти через год, когда немцы отступали. Весна была холодная, домой шли по Черневскому шляху, а немцы навстречу нам на машинах, мотоциклах… Нам идти тяжело, а их техника вообще в грязи вязнет. Им бы бежать быстрей, наши войска на пятки наступают, бои кругом идут. А они не могут. Сама земля не пускает», ˗ продолжает рассказывать Мария Степановна. До войны вдоль Черневского шляха люди новые хаты построили, заживаться начали. Так немцы их по брёвнам раскатали, а теми брёвнами дорогу на Горки вымостили, чтобы техника могла пройти. Прямо в грязь избы клали и машинами утаптывали. «Хорошая дорога получилась на людских слезах, крепкая…» ˗говорит бабушка.
Вернулись домой, весна на дворе, сеять надо, а руки не берутся: поле усеяно трупами. Своих солдатиков сразу похоронили, а на немцев и смотреть не хотели, так и лежали они на поле, пока председатель по домам не пошёл, баб да детишек уговаривал захоронить их. И бабушка Маша ходила помогать: «Вырыли яму большую. Мы с ребятишками, малые, хилые, вцепимся за ноги немцу и тянем к яме, а воронья уже налетело, запах стоит тошнотворный, немцы раздулись на солнце… Засыпали яму, кажется, и жить легче стало. Впряглись бабы в плуги и пошли поле пахать, коней в колхозе почти не было, у кого коровы остались, так те еле живые, какой им плуг… Так и засеяли Кищицкое поле…»
От услышанного мне становится не по себе. Почему-то вспоминаются слова, предваряющие песню «О той весне»: «Во имя всех тех, кто жив, и тех, кого уже нет, и тех, кто будет потом». Помните.
Пескова Виталина
